Данный модуль является ресурсом для лекторов

«Радикализация» и «насильственный экстремизм»

Как и в случае с понятием «терроризм», термин «насильственный экстремизм» не имеет общепризнанного определения; более того, эти термины иногда используются как взаимозаменяемые, вызывая путаницу. В то же время существует ряд определений, разработанных на национальном, региональном и международном уровнях. В недавнем докладе Управления Верховного комиссара по правам человека (УВКПЧ) о передовой практике и извлеченных уроках по вопросу о том, каким образом защита и поощрение прав человека содействуют предупреждению насильственного экстремизма и борьбе с ним, рассматриваются существующие политические программы и меры государств-членов в вопросах, связанных с регулированием насильственного экстремизма (Генеральная Ассамблея, доклад Совета по правам человека A/HRC/33/29). В нем говорится о применении различных национальных подходов (п. 17), некоторые из которых представлены в таблице ниже. Проблемы, связанные с определением этого явления, также отражены в выводе доклада: «В других случаях в приведенных определениях не в полной мере разъясняется, предполагает ли «насильственный экстремизм» только насильственные действия либо подстрекательство к совершению насильственных действий или же в это определение следует включать и менее явное поведение, которое, как правило, не влечет за собой уголовно-правовых санкций» (п. 17). В общем плане, разнообразие подходов к определению отражает некоторую последовательность в том, что явление «насильственного экстремизма» имеет более широкий характер, чем терроризм. Это также отражено в Плане действий по предупреждению воинствующего экстремизма, в котором Генеральный секретарь отмечает, что «воинствующий экстремизм охватывает более широкую категорию проявлений, чем терроризм», поскольку включает формы идеологически мотивированного насилия, которые не могут считаться террористическим актами (доклад Генеральной Ассамблеи A/70/674, п. 4).

Разнообразие проявлений, которые могут представлять собой «насильственный экстремизм», было сформировано в определенной степени действиями таких террористических групп, как «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ), «Аль-Каида» и «Боко харам», распространяющих идеи ненависти и насилия, а также религиозной, культурной, социальной нетерпимости. С этой целью группы, придерживающиеся идей насильственного экстремизма, часто искажают и используют религиозные убеждения, этнические различия и политическую идеологию, чтобы придать легитимность своей деятельности, предъявить свои претензии на территорию, а также завербовать и удерживать сторонников.

Подводные камни, с которыми столкнулись многие усилия в области П/ПНЭ, включают помимо прочего чрезмерно упрощенный подход к данному явлению в отношении его связи с какой-либо конкретной религией, национальностью, цивилизацией или этнической группой, что может скорее способствовать, чем препятствовать развитию насильственного экстремизма. Например, в Стратегии борьбы с насильственным экстремизмом 2016 года Государственный департамент США признает такое разнообразие, и отмечает, что «факторы насильственного экстремизма варьируются в зависимости от людей, сообществ и регионов» (Государственный департамент США и ЮСАИД, 2016, стр. 3). Несмотря на то, что в центре внимания находится проблема возвращения иностранных боевиков террористов , понимание США перекликается с содержанием Гаагско-Марракешского меморандума, в котором признается потребность перехода к индивидуальному подходу к усилиям в области П/ПНЭ. Например, в рамках примеров передовой практики 16 и 19, в Меморандуме государствам предлагаетсяиспользовать индивидуальные инструменты оценки рисков, которые учитывают ряд различных факторов, при этом оценка должна проводиться под контролем обученных специалистов (ГКТФ, (A), стр. 8). Это подкрепляется приложением к Меморандуму, в котором рекомендуется, чтобы внедрение индивидуального инструмента оценки осуществлялось опытным экспертом, «понимающим многочисленные аспекты радикализации и местный и культурный контекст» (ГКТФ, (B), стр. 4).

Одним из вопросов, который государства-члены, а также комментаторы, иногда упрощают, является понятие «радикализации» - концепция, которая привлекла большое внимание (и соответствующие разногласия), в том числе в отношении дискурса и усилий в области противодействии терроризму. В докладе УВКПЧ отмечается:

Понятие «радикализации» обычно используется [некоторыми государствами] чтобы передать идею процесса, посредством которого лицо перенимает все более экстремистские убеждения и устремления. Это может включать, но не определяет, желание оправдывать, поддерживать, способствовать или использовать насилие в политических, идеологических, религиозных или других целях (доклад A/HRC/33/29, п. 19).

Некоторые комментаторы считают, что «радикализация» может пониматься как процесс, посредством которого лица перенимают насильственные экстремистские идеологии, которые могутподтолкнуть их к совершению террористических актов, или которые, вероятно, сделают их более уязвимыми для вербовки террористическими организациями (Romaniuk, 2015, стр. 7-8).

Как сегодня признают многие эксперты и правительственные/межправительственные организации, исторически слишком большой упор делался на религиозной идеологии как драйвере терроризма (Kundnani, 2015, стр. 10-11), зачастую в ущерб другим критически важным факторам, которые игнорировались или не принимались во внимание в достаточной мере. На критике этого ограниченного подхода опирается работа Botha, который обращает внимание на важность индивидуальной психологии как существенного фактора, заставляющего людей прибегать к экстремизму (включая терроризм), при этом Botha делает вывод, что в целях дальнейшего предотвращения терроризма важно обеспечить более глубокое понимание того, что заставляет человека повернуться к терроризму (Botha, 2015, стр. 3). Например, согласно одному из ключевых выводов доклада Программы развития ООН (ПРООН) «Путь к экстремизму в Африке» (ПРООН) (2017), несмотря на то, что 51% опрошенных указали на религиозные убеждения в качестве причины присоединения к насильственным экстремистским группам, примерно 57% респондентов также признали, что не в полной мере понимают религиозные тексты или же вообще не понимают их.

Вышеупомянутое исследование, проведенное Botha, дополняет это заключение, поскольку в нем было установлено, что помимо религии как ключевого компонента радикализации одним из наиболее серьезных факторов влияния является потеря веры человека в политиков и политическую систему. Принципиально важно, что в исследовании Botha было установлено, что злость обычно направлена на представителей государства в связи с их ролью по защите действующего главы государства; последствия этого можно наблюдать в следующем: «вместо предотвращения и борьбы с терроризмом (репрессивные методы представителей государства) приводят к тому, что пострадавшие от них молодые люди – и даже члены их семей – поддались радикализации» (Botha, 2015, стр. 13). Безусловно, все более широко признается, что чрезмерный акцент на радикализации может привести к слишком упрощенным выводам о причинно-следственной связи между радикализацией (ведущей к экстремистским настроениям) и актами насильственного экстремизма. Это может вызвать подход «депрограммирования» в качестве одного или единственного решения, не изучив должным образом другие пути к насилию, такие как социально-экономические факторы, которые рассматриваются в следующем разделе. Несомненно, преимущества глубокого понимания и полученный опыт нашли отражение в подходе Плана действий по предупреждению воинствующего экстремизма, который лег в основу анализа в рамках данного Модуля.

Интересно отметить, что нередко академические исследования опережают правительственные и межправительственные учреждения в плане понимания и представления вопросов, связанных с П/ПНЭ. Например, еще в 1988 году в своей работе Martha Crenshaw отмечала, что «действия террористических организаций основываются скорее на субъективной интерпретации мира, нежели на объективной реальности», при этом Crenshaw утверждала, что восприятие политической и социальной обстановки интерпретируется через их собственные убеждения и отношения (Crenshaw, 1988, стр. 2). Сегодня растет понимание того, что процесс радикализации имеет чрезвычайно индивидуальный характер, не имеет единого пути и часто принимает различные формы (Генеральная Ассамблея, доклад Совета по правам человека A/HRC/31/65, п. 15). Исследователи использовали социально-психологические различия в убеждениях, чувствах и отношениях для того, чтобы разобрать на части процесс радикализации. Лица, которые прибегают к террористическим действиям, находятся лишь на вершине пирамиды, состоящей из более значительной группы сочувствующих, которые разделяют их убеждения и чувства (McCauley and Moskalenko, 2008; доклад Генеральной Ассамблеи A/70/674, п. 32).

При изучении факторов насильственного экстремизма следует с осторожностью подходить к используемой терминологии, чтобы не быть дезинформированным неточными и (или) неоспариваемыми соответствующими предположениями. Как следствие этого, некоторые учреждения пересмотрели свои методы определения терминов и понятий, как например Европейское полицейское управление (Европол), которое недавно предложило отход от термина «радикализация» и использование другого термина - «социальной тенденции к насильственному экстремизму» (Европол, 2016).

Один из важных вопросов, который необходимо разъяснить с самого начала, заключается в том, что критически важное значение для обсуждения вопросов и борьбы с терроризмом заключается не в том, обладает ли лицо «радикальными» или «экстремистскими» взглядами (понятия, которые могут быть относительно субъективными по характеру и, тем самым, быть неправильно истолкованы), а в том, трансформируются ли такие взгляды в насильственные действия (что является скорее исключением, чем нормой). Потенциально миллионы людей различного социального, этнического, культурного, религиозного или географического происхождения имеют такие взгляды, которые другие люди могут рассматривать как «радикальные» или «экстремистские», особенно в сравнении с их собственными взглядами, но при этом не совершают насильственные или террористические действия. Более того, даже то, каким образом определяются термины «насильственный» и «насильственный экстремизм», может ситуационно варьироваться в зависимости от используемых методов и методологии. Например, позитивистское понимание «насильственного экстремизма» будет отличаться от определения, полученного в результате применения метода «микро-нарративов» или сбора жизненных историй. Краткие нарративы несомненно важны для лучшего понимания или устранения более локальных факторов насильственного экстремизма.

Далее

Наверх