Запрет пыток и жесткого обращения, как не допускающая отступлений обычная норма jus cogens, применяется не только в мирное время или в чрезвычайных ситуациях в соответствии с международным и региональным правом в области прав человека, но также и в ситуациях международных и немеждународных вооруженных конфликтов, как это отражено в текстах Женевских конвенций и Дополнительных протоколов к ним. Как было определено Международным уголовным трибуналом по бывшей Югославии (МТБЮ) в деле Фуруджия (1998):
Данный принцип, в силу значимости ценностей, которые он защищает, превратился в императивную норму или jus cogens, представляющую собой норму более высокого ранга в международной иерархии, чем договор и даже нормы обычного права (п. 153).
В соответствии с обычным международным гуманитарным правом, запрет пыток и жестокого, бесчеловечного или унижающего достоинство обращения рассматривается в качестве давней нормы. Это отражено в обычной норме 90 в исследовании норм международного гуманитарного права Международного Комитета Красного Креста (МККК) (МККК, норма 90).
Эти обычные нормы права кодифицированы также в текстах Женевских конвенций (см. подробнее Модуль 3) (см. Женевская конвенция I, статья 12, п. 2; Женевская конвенция II, статья 12, п. 2; Женевская конвенция III, статьи 17, 87 и 89; Женевская конвенция IV, статья 32). Общая статья 3 Женевских конвенций 1949 года, регулирующая ситуации немеждународного вооруженного конфликта, ясно запрещает пытки и жестокое обращение, а также «посягательство на человеческое достоинство, в частности, оскорбительное и унижающее обращение» в отношении гражданских лиц и лиц, вышедших из строя. В Женевской конвенции IV аналогичным образом запрещены эти акты в ситуациях международного вооруженного конфликта. Эти положения надлежит также читать в свете других сопутствующих положений, как, например, статьи 27 Женевской конвенции IV, которая гласит, что «покровительствуемые лица имеют право при любых обстоятельствах на уважение к их личности, чести, семейным правам, религиозным убеждениям и обрядам, привычкам и обычаям. С ними будут всегда обращаться гуманно, и, в частности, они будут охраняться от любых актов насилия или запугивания, оскорблений и любопытства толпы» (Женевская конвенция IV, статья 27). Примечательно, что совершение актов пыток в отношении военнопленных или гражданских лиц представляет собой серьезное нарушение Женевских конвенций III (статьи 129-130) и IV (статья 147) соответственно, а также является военным преступлением.
Тем не менее, вопросы и споры вокруг запрета пыток и жестокого обращения, в том числе минимальных основных требований Общей статьи 3, возникли в связи с усилиями по противодействии терроризму в ситуациях вооруженного конфликта. Например, некоторые государства утверждают, что эти обязательства не применяются в отношении задержанных «незаконных вражеских комбатантов», таких как, например, боевики «Аль-Каиды» или Исламского государства Ирака и Леванта (см., например, Департамент юстиции США, служба юрисконсульта, 2002) (см. Модуль 6). Несмотря на тот факт, что такие аргументы отклоняются судом (см., например, Хамдан против Рамсфелда, 2006, п. 65-68), использование жестких методов допроса и тайного задержания (см. Модуль 10) иногда продолжается и в условиях вооруженного конфликта (Human Rights Watch, 2004). Даже те государства, которые соблюдают международное гуманитарное право, могут время от времени использовать по умолчанию более ограничительный подход к толкованию Общей статьи 3. Например, это может принимать форму законодательства, которое исключает запрет унизительного обращения или предусматривает ограничение сферы применения Общей статьей 3, в соответствии с которой акт может быть наказуемым как военное преступление, что может фактически обеспечить иммунитет от преследования для виновных в таких актах.
Еще одним вопросом, вызывающим серьезную озабоченность, является применение пыток и других форм принуждения в отношении военнопленных с целью получения разведывательной информации. Согласно статье 17 Женевской конвенции III (регулирующей обращение с военнопленными), лицам, которые откажутся отвечать, нельзя «угрожать, подвергать их оскорблениям или каким-либо преследованиям, или ограничениям». Аналогичным образом, статьей 31 Женевской конвенции IV (регулирующей защиту гражданского населения на оккупированной территории) запрещается применение мер принуждения как физического, так морального порядка к покровительствуемым лицам в каких-либо целях, в частности, с целью получения от них или от третьих лиц сведений. Лицо, преследуемое в уголовном порядке, имеет право не быть принуждено, например, посредством применения жёстких методов допроса к даче показаний против самого себя или признанию себя виновным как в ходе международного, так и немеждународного вооруженного конфликта (статья 99 Женевской конвенции III, статья 75 Дополнительного протокола I и статья 6 Дополнительного протокола II). В этой связи особо необходимо отметить статью 75 Дополнительного протокола I, которая получила название «мини-конвенции», поскольку в ней резюмируются основополагающие гарантии в отношении «лиц, находящихся во власти стороны, участвующей в конфликте, и не пользующихся более благоприятным обращением в соответствии с Конвенциями», чтобы обеспечить, что с ними обращаются гуманно при любых обстоятельствах, в том числе в ситуациях, когда право в области прав человека допускает отступления. Особое внимание заслуживает статья 75(2), которая предусматривает, что «запрещаются и будут оставаться запрещенными в любое время и в любом месте следующие действия, независимо от того, совершают ли их представители гражданских или военных органов:
(a) насилие над жизнью, здоровьем и физическим или психическим состоянием лиц, в частности....ii) пытки любых видов, физические или психические, и iii) телесное наказание;
(b) надругательство над человеческим достоинством, в частности, унизительное и оскорбительное обращение, принуждение к проституции или непристойное посягательство в любой его форме.
Как уже говорилось, совершение актов пыток и жестокого обращения может составлять серьезное нарушение положений Женевских конвенций и являться военным преступлением. В дополнение к этому, в случаях, когда необходимые пороговые критерии соблюдены, акты пыток могут квалифицироваться как преступления против человечества, вне зависимости совершаются они в мирное время или в ситуациях вооруженных конфликтов (см. Модуль 4).
В этой связи международное уголовное право также имеет большое значение в запрещении пыток в контексте международных и немеждународных вооруженных конфликтов путем применения мер наказания, которые выполняют важную сдерживающую роль. В контексте вооруженного конфликта существует обширная судебная практика международных судов и трибуналов в отношении толкования всех аспектов пыток и других форм плохого обращения, как это демонстрирует рассматриваемая далее прецедентная практика Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии (МТБЮ), Международного уголовного трибунала по Руанде (МУТР) и Международного уголовного суда (МУС).
Важная концептуальная разница, отраженная в подходах этих судов и трибуналов к толкованию в сравнении с международными и региональными правозащитными механизмами, заключается в том, что главной целью международного уголовного права является установление факта совершения лицом международного уголовного деяния, за которое оно должно понести наказание, а не само определение подробностей относительно того, могут ли предполагаемые преступления квалифицироваться как пытки или другие формы плохого обращения.
Прецедентная практика стала подтверждением позиции по запрету пыток как обычной нормы, в том числе в ситуациях вооруженного конфликта. Примечательно, что были обнаружены различия между элементами, необходимыми для подтверждения утверждений о пытках в ситуациях вооруженного конфликта в сравнении с элементами, применимыми к ситуациям в мирное время. В деле Кунерача(2001) Судебная палата пришла к следующему заключению:
Определение пытки согласно международному гуманитарному праву не включает в себя те же элементы, что определение пытки, обычно применяемое в соответствии с правами человека. В частности, Судебная палата считает, что присутствие государственного должностного лица или другого лица, обладающего властью, при процессе пытки не является необходимым условием для того, чтобы преступление считалось пыткой в соответствии с международным уголовным правом (п. 496).
В качестве отправной предпосылки МТБЮ и МУТР рассматривают пытки как военное преступление и преступление против человечности во всех случаях, когда требования, предъявляемые к этим конкретным видам преступления, соблюдены. Так, МТБЮ пришел к заключению, что «определение преступления пытки является тем же самым вне зависимости от статьи, в соответствии с которой деяния инкриминируются обвиняемому» (Прокурор против Крножелача, 2002, п. 178). Как и в ситуации с международными и региональными правозащитными документами, рассматриваемыми выше в данном Модуле, статуты обоих трибуналов не предусматривают определения пытки или плохого обращения, равно как и разграничения между различными формами плохого обращения, оставляя эти вопросы на усмотрение трибуналов.
При этом оба трибунала используют подход «целенаправленности» в определении пытки в соответствии со статьей 1 КПП ООН. Примером этому может служить дело Акайесу (1998), в котором МУТР привел различные цели, которые должны иметь место для того, чтобы сделать вывод о совершении акта пытки. Такие цели включают: «(a) получение от этого или другого лица информации или признания; (b) наказание лица за акт, который оно или третья сторона совершили или предположительно совершили; (c) запугивание или принуждение лица или третьей стороны; (d) или по любой причине, основанной на какой-либо дискриминации» (п. 593-594). При этом данный перечень не является исчерпывающим (см. Прокурор против Кунараца, Ковача и Вуковича, 2002, в котором обсуждаются «намерение» и «мотивация»). Также необходимо отметить, что МУТР в деле Акайесу также высказал мнение, что изнасилование подпадает под определение пытки. С точки зрения элемента цели, изнасилование может быть использовано для того, чтобы запугать, оскорбить, унизить, наказать, контролировать или разрушить личность человека (Прокурор против Акаесу, 1998, п. 596-597; см. также Прокурор против Алекса Тамба Брима, Брима Баззи Камара и Сантиджи Борбор Кану, 2007, п. 718). Другие дел двух трибуналов также обсуждали и далее развивали требование о наличии цели в рамках определения пытки (см., например, Прокурор против Мусема, 2000; Прокурор против Бржанина, 2004).
Кроме того, МТБЮ установил, что «тяжесть боли и страданий является отличительной особенностью пытки, которая выделяет ее среди других схожих преступлений» (Прокурор против Делалича и других, 1998), что согласуется с международным обычным правом. Четкого определения порога тяжести не существует, при этом бывший Специальный докладчик ООН по вопросу о пытках и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видах обращения и наказания отмечал, что «юридическое определение не может зависеть от перечня ужасающих методов; поскольку это все лишь подтолкнет к изощренности лиц, применяющих пытки, но не обеспечит жизнеспособный законный запрет» (Экономический и Социальный Совет, доклад Комиссии по правам человека 1995/34). Вместо этого, уровень тяжести необходимо оценивать в каждом конкретном случае, в том числе, учитывая личные обстоятельства жертвы. Как и в случае международного права в области прав человека, причинение психического, а также физического вреда входит в сферу определения пытки (Прокурор против Квочки и других, 2001).
С точки зрения установления ответственности за уголовное преступление, согласно доктрине международной уголовной ответственности, вина за осуществление пыток и плохого обращения не ограничивается только теми лицами, которые совершили это преступление. Согласно Уставам МТБЮ и МУТР, «лицо, которое планировало, подстрекало, приказывало, совершало или иным образом содействовало или подстрекало к планированию, подготовке или совершению преступления, указанного в статьях… настоящего Устава, несет личную ответственность за это преступление». Примечательно, что в деле Кунараца МТБЮ постановил, что не только государственные должностные лица, но также лица, выступающие в личном качестве, могут быть привлечены к ответственности за совершение международных преступлений, в том числе пыток, в ситуациях вооруженного конфликта (Прокурор против Кунараца, Ковача и Вулковича, 2002, п. 469-497). Обсуждения вопроса «официального качества» могут быть в основном найдены в прецедентной практике МТБЮ (Прокурор против Фурунджия 1998; см. также Прокурор против Акаесу, 1998). В противоположность этому в Римском статуте не оговаривается требование присутствия в официальном качестве, чтобы назначить уголовную ответственность за пытки.
В Уставах МТБЮ и МУТР прописаны акты, которые представляют собой другие формы плохого обращения в рамках юрисдикции Трибуналов. Цель и тяжесть акта являются важными при проведении различия между пыткой и другими преступлениями в виде жестокого обращения. В тех случаях, когда установить наличие незаконной цели, как например, получение информации, не представлялось возможным, такой акт классифицировался Трибуналами как плохое обращение. В частности, бесчеловечное обращение, как преступление согласно уставу МТБЮ, является «намеренным действием или бездействием, которое при объективном рассмотрении является умышленным и не случайным, и которое причиняет психический вред или физические страдания или травмы или представляет собой серьезное покушение на человеческое достоинство» (Прокурор против Делалича и других, 1998, п. 563). При определении элемента «намерения» подход МТБЮ заключался в том, что «исполнитель мог действовать преднамеренно или преднамеренно бездействовать, однако одной преднамеренности недостаточно. Тогда как исполнитель необязательно должен был иметь конкретное намерение унизить или оскорбить жертву, он должен был осознавать, что это является предсказуемым и логичным последствием его действий» (Прокурор против Алексовски, 1999, п. 56).
Также нужно отметить, что если все акты пыток представляют собой бесчеловечное обращение, то обратное утверждение не является верным, поскольку бесчеловечное обращение является более широкой концепцией и включает акты, которые могут вызвать нравственную и физическую боль и страдания, но не соответствуют критерию сильной нравственной и физической боли или страдания, необходимому для установления пытки. Степень тяжести, таким образом, является фактором для проведения различия.
В соответствии с Римским статутом 1998 года, учреждающим Международный уголовный суд (МУС), пытки классифицируются как преступление против человечности и военное преступление. Согласно статье 7(1)(f) Римского статута, пытки входят в категорию преступления против человечности, подпадающего под юрисдикцию МУС, «когда они совершаются в рамках широкомасштабного или систематического нападения на любых гражданских лиц, и, если такое нападение совершается сознательно». В частности, в статье 7(2)(e) пытки определяются как «умышленное причинение сильной боли или страданий, будь то физических или психических, лицу, находящемуся под стражей или под контролем обвиняемого; но пытками не считается боль или страдания, которые возникают лишь в результате законных санкций, неотделимы от этих санкций или вызываются ими случайно».
Существуют некоторые различия между определением пытки согласно Римскому статуту и определениями международных и региональных инструментов, рассмотренных ранее, а также определениями, применяемыми специальными трибуналами. Одним из отличительных признаков является более узкий подход Статута к определению, согласно которому пытка применяется к «лицу, находящемуся под стражей или под контролем обвиняемого», что может исключать некоторые акты пыток, как, например, разовые или неофициальные случаи применения пыток из его правовой сферы.
В отношении военных преступлений в статье 8(2)(a)(ii) Римского статута «пытки или бесчеловечное обращение» квалифицируются как «серьезное нарушение» Женевских конвенций. С точки зрения элементов этих преступлений они определяются МУС следующим образом (МУС, 2011):
Военное преступление в виде пытки:
Военное преступление в виде бесчеловечного обращения:
Как следует из этих условий, важным отличием между «пыткой» и «бесчеловечным обращением» является элемент цели, который необходим в случае пытки: «получение информации или признаний, наказание, запугивание или принуждение, или же по какой-либо причине, основанной на дискриминации любого рода», что схоже с подходом ряда договоров, рассмотренных ранее в данном Модуле.
В дополнение к этому в ситуациях как международного, так и немеждународного конфликта плохое обращение может подпадать под категорию «других серьезных нарушений применимых законов и обычаев». Что касается международного вооруженного конфликта, то согласно статье 8(2)(b)(xxii), «посягательство на человеческое достоинство, в частности, оскорбительное и унижающее обращение» относится к этой категории.
Аналогичным образом, в ситуациях немеждународного вооруженного конфликта соответствующие положения предусмотрены в статье 8(2)(c)(i) «посягательство на жизнь и личность, в частности, убийство в любой форме, причинение увечий, жестокое обращение и пытки», и статье 8(2)(c)(ii) «посягательство на человеческое достоинство, в частности, оскорбительное и унижающее обращение». В данном контексте предполагается, что эти акты совершаются «в отношении лиц, не принимающих активного участия в военных действиях, включая военнослужащих, сложивших оружие, и лиц, выведенных из строя в результате болезни, ранения, содержания под стражей или по любой другой причине».
Еще одна деликатная тема, которая затрагивает вопросы пыток и плохого обращения, в том числе в отношении осуждённых террористов, касается вынесения смертного приговора в качестве наказания. Как обсуждалось в Модуле 8, международное сообщество в целом движется в сторону всеобщей отмены смертной казни de jure или, по крайней мере, de facto, несмотря на то что ряд государств по-прежнему имеют возможность назначать такой вид наказания, в том числе в соответствии с национальными антитеррористическими законами.
В некоторых случаях это создает дополнительные проблемы для тех государств, которые желают ратифицировать Конвенцию против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания (КПП ООН), но при этом стремятся сохранить применение смертной казни в качестве возможного наказания. О существовании такой дилеммы свидетельствует недавний отчет Комиссии по правовым вопросам Индии (2017), в которой смертная казнь сохранена. Рекомендуя правительству Индии ратифицировать КПП ООН и включить ее положения во внутреннее законодательство (посредством законопроекта, разработанного Комиссией по правовым вопросам), Комиссия предприняла попытку провести различие между различными формами наказания относительно того, достигают ли они пороговый уровень, чтобы считаться пыткой:
В 2012 году Специальный докладчик ООН представил Генеральной Ассамблее свой доклад о смертной казни и запрещении пыток. В докладе отмечается, что, хотя смертная казнь не представляет собой нарушение запрета применения пыток и жестокого, бесчеловечного и унижающего достоинство обращения, некоторые связанные с ней аспекты, например, определённые методы казни, а также нахождение в камерах смертников, могут подпадать под сферу действия данной конвенции. Тем не менее, следует отметить, что такой взгляд на пытки и смертную казнь применим только к тем странам, которые под видом законных санкций применяют варварские казни (например, смерть через побивание камнями), в чем явно прослеживаются признаки пытки (п. 1.16).
Существует три основных вопроса, возникающих в связи с пытками в этом контексте:
Первый вопрос затрагивает так называемый феномен «камеры смертников» и сопутствующий «синдром камеры смертников», подразумевающий негативные последствия содержания в камере смертников. Это явление может охватывать содержание на протяжении длительных периодов времени в камере одиночного заключения и психическое беспокойство, а также эмоциональные страдания, которые испытывают заключенные в ожидании своей смерти; при этом термин «синдром камеры смертников» используется для описания психических расстройств, которые могут развиться как следствие феномена «камеры смертников». В качестве примера можно привести знаковое дело ЕСПЧ Серинг против Соединённого Королевства, которое будетобсуждаться в разделе тематических исследований ниже. Так, в своем заключении в деле Пратт и Морган против Генерального прокурора Ямайки (1993) Тайный совет отметил:
Сама возможность повешения человека после того, как он находился в заключении приговоренных к смерти на протяжении многих лет, вызывает отвращение на уровне инстинкта. Что стоит за этим инстинктивным отвращением? Единственным ответом может быть наша гуманность…Казнь этих людей, после того как они содержались под стражей в муках неизвестности на протяжении стольких лет, будет являться бесчеловечным наказанием в смысле [конституции Ямайки].
Касаясь данных вопросов, Комиссия по правовым вопросам Индии упомянула принцип, который был сформулирован в деле Шатругхан Чаухан против правительства Индии (2014, п. 54). В данном деле Верховный суд в ходе обсуждения сферы применения понятия пытки при исполнении смертных приговоров отметил, что «…необоснованная, чрезмерная и неоправданная задержка при приведении в исполнение смертных приговоров, безусловно, относится к пытке..... При этом природа задержки, т.е. то, является ли она необоснованной или неоправданной, должен оцениваться на основе фактов конкретных случаев и невозможно составить какие-либо исчерпывающие указания в этом отношении».
Здесь необходимо затронуть вопрос методов, посредством которых осуществляется казнь осужденного, и которые могут отличаться в разных странах – от использования смертельных инъекций, повешения, электрического стула, расстрела до забивания камнями. В этой связи актуально Замечание общего порядка Комитета по правам человека № 20. Во-первых, он вновь напоминает о сфере применения статьи 7 Международного пакта о гражданских и политических правах (МПГПП), в частности, что она применяется как в отношении причинения физической боли, так и психических страданий (п. 5). Во-вторых, вновь утверждая, что полная отмена смертной казни является желательной (ссылаясь на УВКПЧ, Замечание общего порядка Комитета по правам человека № 6), Комитет подчеркнул, что «когда какое-либо государство-участник применяет смертную казнь за самые тяжкие преступления, она не только должна строго ограничиваться в соответствии со статьей 6, но и должна приводиться в исполнение таким образом, чтобы причинять как можно меньше физических и психических страданий» (п. 6).
Другой ключевой вопрос затрагивает проблему содержания в одиночной камере, уделяя особое внимание лицам, приговорённым к смертной казни. Государства нередко пытаются содержать задержанных по подозрению в преступлениях, связанных с терроризмом, в условиях особых тюремных режимов, в том числе в одиночных камерах, чтобы не допустить их контактов с другими заключенными или другими членами их террористической организации за пределами тюремного учреждения, попыток вербовки других заключённых или подготовки побега.
Ряд органов по правам человека пришел к заключению, что содержание в одиночной камере может превысить порог, установленный в отношении пыток и жестокого обращения. Например, в Замечании общего порядка № 20 Комитет по правам человека также отмечает, что «продолжительное одиночное заключение содержащегося под стражей или лишенного свободы лица может приравниваться к актам, запрещенным статьей 7» (п. 6). При этом Совет Европы придерживается прагматичного подхода, признавая проблемы, возникающие из-за таких лиц, наряду с «императивами борьбы с терроризмом». Его подход, таким образом, заключается в допустимости таких мер при условии соблюдения определенных гарантий: «в отношении лиц, лишенных свободы в связи с террористической деятельностью, во всех случаях должно проявляться уважение достоинства, присущего человеческой личности» (п. 1); и «пропорциональность принятой меры преследуемой цели» (п. 2). Допустимые ограничения могут относиться к:
Специальным докладчиком Совета по правам человека по вопросу о пытках и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видах обращения и наказания был подготовлен доклад по вопросам одиночного содержания. В нем он отмечает, что «не существует международно согласованного определения одиночного содержания. В Стамбульском заявлении об использовании и последствиях содержания в одиночной камере одиночное заключение определяется как физическая изоляция лиц, которые находятся в своих камерах в течение 22-24 часов в день. Во многих юрисдикциях заключенным, содержащимся в одиночных камерах, разрешается покидать их лишь на один час для одиночных прогулок. Разумные контакты с другими людьми обычно сводятся до минимума». Стамбульское заявление затрагивает вопросы использования и последствий содержания в одиночной камере, в частности, с точки зрения психологических травм (см. Одиночное содержание).
По мнению Специального докладчика, использование бессрочного или продолжительного одиночного содержания, которое он определяет как период одиночного содержания более 15 дней, является нарушением запрета пыток и бесчеловечного или унижающего достоинство обращения, при этом он отмечает, что «чем дольше срок одиночного содержания или чем выше степень неопределенности в отношении этого срока, тем больше опасность нанесения серьезного и невосполнимого ущерба заключенному, что может быть приравнено к жестокому, бесчеловечному и унижающему достоинство обращению и наказанию или даже применению пыток» (доклад Генеральной Ассамблеи 66/268, п. 58). Несмотря на отсутствие международной договоренности относительно того, что является «длительным» одиночным содержанием, Европейский комитет по предупреждению пыток также придерживается мнения, что 15 дней составляют максимально допустимый срок одиночного содержания (Совет Европы, Комитет по предупреждению пыток, 2011, стр. 39-50).
Что касается реагирования системы уголовного правосудия на терроризм, то он с озабоченностью отметил:
В некоторых юрисдикциях расширилась практика использования длительного или бессрочного одиночного содержания в контексте «войны с террором» и «угрозы национальной безопасности». Лица, в отношении которых применен один из указанных видов наказания, в некотором смысле попадают в тюрьму будучи внутри тюрьмы и поэтому страдают от крайней формы тревоги и изоляции, что уже нельзя назвать обычным тюремным заключением. Изоляция заключенных, подвергнутых длительному или бессрочному одиночному содержанию, приводит к тому, что они выпадают из поля зрения системы правосудия, а это затрудняет защиту их прав даже в тех государствах, которые строго соблюдают принцип верховенства права. (п. 57).
Далее
Наверх
